Белая королева - Страница 103

103

— А я король. И он не имеет права выступать против меня. Он должен умереть.

Сесилия повернулась ко мне.

— Это все твоих рук дело.

Я только плечами пожала.

— Георг сам себя убил, миледи. Вы не можете обвинять ни меня, ни Эдуарда. Георг сам не оставил выбора своему королю. Он его предал, предал наше дело, он представляет опасность для нас и наших детей. Вы прекрасно знаете, что случается с теми, кто претендует на королевский трон. Это ведь обычный путь для сыновей дома Йорков, не правда ли?

Сесилия молчала. Потом подошла к окну и прислонилась лбом к толстому стеклу. Я смотрела на ее спину, на ее напряженные плечи и думала о том, каково это: осознавать, что твой сын должен погибнуть. Однажды я пообещала, что и она испытает ту боль, какую испытала моя мать, узнав о казни сына. И вот теперь я видела, как эта боль терзает герцогиню Сесилию.

— Мне этого не вынести. — Ее голос зазвенел от горя. — Это же мой сын, самый любимый мой сын. Как можете вы отнять его у меня? Лучше б я сама умерла, чем дожить до этого дня. Мой Георг, мой дорогой мальчик… Нет, я не могу поверить, что ты пошлешь его на смерть, Эдуард!

— Мне очень жаль, — с мрачным видом произнес мой муж, — но у меня нет другого выхода. Он должен умереть.

— Но он сможет сам выбрать, как ему умереть? — И этим вопросом Сесилия подтвердила, что окончательно сдалась. — Ты ведь не отдашь его палачу?

— Да, он сможет сам выбрать, как умереть, но умереть ему придется, — ответил Эдуард. — Это его вина, что он превратил наши взаимоотношения в неразрешимую проблему. Он сам вступил со мной в борьбу.

Моя свекровь повернулась и, не вымолвив больше ни слова, направилась к дверям. И на мгновение — всего лишь на мгновение! — мне стало жаль ее.

Георг всегда был глупцом и смерть себе выбрал дурацкую.

— Он хочет, чтобы его утопили в бочке с вином, — сообщил мне Энтони, вернувшись с заседания Королевского совета.

Я сидела в кресле-качалке посреди детской, держа на руках маленького Георга и мечтая об одном: пусть все это поскорее кончится, тезка моего маленького принца умрет и навсегда исчезнет из нашей жизни.

— Ты, кажется, пытаешься шутить?

— Нет, по-моему, это Георг пытается шутить.

— Но что он имеет в виду?

— Полагаю, именно то, что и сказал. Он хочет, чтобы его утопили в бочке с вином.

— Он действительно так сказал? Его правильно поняли?

— Я только что с заседания Совета. Георг пожелал быть утопленным в вине, если уж ему суждено умереть.

— Смерть пьянчуги! — воскликнула я; мне даже думать об этом было противно.

— Наверное, таким образом он надеется отомстить своему брату.

Я прижала к себе сынишку и нежно погладила его по спинке, словно защищая от всех жестокостей этого мира.

— Вообще-то я мог бы придумать способ и похуже, — заметил Энтони.

— А я могла бы придумать способ и получше. Я бы, наверное, предпочла, чтобы меня повесили, а не утопили, держа головой вниз в бочке с вином.

Энтони пожал плечами.

— Возможно, Георг уверен, что своей выходкой высмеивает и короля, и вынесенный Советом смертный приговор. А может, надеется, что заставит Эдуарда простить его и отменить столь страшную смерть, поистине достойную лишь жалкого пьяницы. Или рассчитывает, что церковь выразит протест и потребует отсрочки приговора, а ему под шумок удастся улизнуть.

— Только не в этот раз, — отрезала я. — Кончилось его везение пьяницы; он вполне заслуживает такого конца. Где свершится казнь?

— В его покоях, в лондонском Тауэре.

Я вздрогнула и прошептала:

— Прости его, Господи. Что за ужасный выбор!

Все сделал палач. На этот раз он отложил свой топор, но черную маску на голове все же оставил. Палач был крупным мужчиной с большими сильными руками, да к тому же взял с собой помощника. Они вдвоем вкатили бочонок мальвазии в комнату Георга, и Георг, этот клоун, устроил целое представление: смеялся во весь рот, а потом стал задыхаться, хватая ртом воздух, и лицо его вдруг словно полиняло и совершенно побелело от страха.

Специальными рычагами палач с помощником открыли крышку, подставили Георгу под ноги какой-то ящик, и Георг, перегнувшись через бортик, увидел в колышущейся поверхности вина отражение своей испуганной физиономии. Аромат мальвазии заполнил уже всю комнату, и Георг вдруг пробормотал: «Аминь!» — положив конец той молитве, которую произносил священник, словно не понимая, по ком эту молитву читают.

Когда стало тихо, Георг сунул голову в бочонок, точно кладя ее на плаху, приблизил лицо к рубиновой поверхности мальвазии и стал пить огромными глотками, будто надеясь до дна выхлебать эту смертоносную жидкость. Затем, словно давая сигнал палачу, Георг убрал руки с краев бочонка, и его, крепко держа за волосы и за воротник, опустили глубоко в ароматную мальвазию, отчасти даже приподняв над полом. Ноги Георга задергались в воздухе, словно он плыл по-лягушачьи, вино стало выплескиваться на пол, а тело все извивалось, пытаясь вырваться, и мальвазия ручьями лилась прямо на ноги палачам. Потом послышались жуткие звуки, походившие на рвоту, — это у несчастного из легких выходил воздух. Священник, отступив подальше от страшной красноватой лужи на полу, продолжал читать молитвы; голос его звучал ровно и был полон благоговения. Двое палачей между тем по-прежнему удерживали Георга, этого самого глупого из сыновей Йорка, головой вниз, и вскоре тот перестал брыкаться, ноги его обмякли, и с поверхности исчезли пузырьки воздуха. Запах в комнате стоял как в старой пивной после попойки.

103