Белая королева - Страница 82

— Да, пожалуй, так и надо было поступить, — согласилась я. — Ведь теперь Ричард получил одну из дочерей Уорика, его состояние и поддержку севера, а Георг женат на второй из девиц Невилл. Весьма опасная комбинация!

Энтони удивленно приподнял бровь.

— Тебе следовало так поступить только потому, что это единственно правильно и справедливо, — произнес Энтони с той важностью, какая обычно присуща старшему брату, когда он нисходит до разговора с младшей сестрой. — Но насколько я понимаю, все твои мысли только о власти и о собственной выгоде.

АПРЕЛЬ 1472 ГОДА

Мастерство моей матери по части предсказаний полностью подтвердилось. Не прошло и года с того дня, как она предупредила меня, что у нее начинает сдавать сердце, и она действительно стала жаловаться, что очень быстро устает, и почти все время проводила в своих покоях. Ребенок, которого я носила под сердцем в ту весну, когда мы с матерью сидели в саду, ожидая скачек в честь первоцвета, появился раньше времени. Впервые во время родов моей матери не было рядом. Оставаясь в своей комнате с задернутыми шторами, я посылала маме записочки, и она мне отвечала, стараясь всячески подбодрить. Но когда мое затворничество завершилось и я вышла из своей спальни с крошечной новорожденной дочкой на руках, я узнала, что все это время моя мать не покидала своих покоев и была настолько слаба, что даже не вставала с постели. Я подала ей свою девочку, маленькую и легкую, как птичка, и она прижала внучку к груди. И еще недели две каждый день я являлась к матери, клала дочку в ее объятия, и они обе смотрели, как солнце в окне опускается все ниже, ниже и исчезает где-то под подоконником спальни. А потом, точно этот золотой закат, исчезли и они, вместе покинули меня.

В последний день апреля, уже в сумерки, мне вдруг почудилось, что меня кто-то громко зовет. Решив, что это кричит белокрылая сова-сипуха, я подошла к окну, растворила ставни и выглянула наружу. Над горизонтом выкатилась луна, казавшаяся совершенно белой на залитом серебристым светом небосклоне. Луна постепенно таяла, уплывала от меня, и в ее холодном свете я снова услышала зов, напоминающий хоровое пение, и поняла: это не уханье совы, не щебет соловья, не музыкальный инструмент, а богиня Мелюзина, наша праматерь. Это ее клич разносится над крышами дома, оповещая всех, что ее дочь Жакетта Бургундская умирает.

Я стояла и слушала эти фантастические звуки — то ли свист, то ли пение, — потом захлопнула ставни и отправилась к матери. Я не спешила. Я понимала, что спешить больше не нужно. Моя новорожденная дочка покоилась в ее объятиях. Мать спокойно лежала на постели, и крошечная детская головка ласково прильнула к ее щеке. Лица обеих были белы как мел, глаза закрыты; казалось, обе мирно спят, убаюканные вечерними сумерками, которые уже сгущались в комнате. За окном материнской спальни на воду легла лунная дорожка, отбрасывая дрожащий отблеск на беленый потолок, и мне вдруг показалось, что моя мать и дочь просто отдыхают на дне лесного озера, наплававшись там вместе с Мелюзиной. Но я знала: обе они ушли от меня и больше не вернутся, и наша праматерь, водяная богиня, своей песней провожает их в странствие по чудесной реке, ведущей домой, в глубину вод, к родным истокам.

ЛЕТО 1472 ГОДА

Боль утраты никак не утихала в моем сердце, мне не стало легче ни после похорон матери, ни долгие месяцы спустя. Каждое утро я просыпалась с мыслью о том, как мне ее не хватает; я тосковала по ней ничуть не меньше, чем в самое первое утро после ее смерти. И каждый день мне приходилось напоминать себе, что я уже не могу поинтересоваться ее мнением по тому или иному вопросу, не могу поспорить с ней из-за ее совета, не могу посмеяться над саркастическими шутками, не могу попросить у нее, моей колдуньи, подсказки и помощи. И с каждым днем я все сильнее винила Георга в убийстве моих отца и брата. Я прекрасно понимала: именно весть об их казни разбила любящее сердце моей матери. Если бы отец и брат не были предательски уничтожены по приказу Георга и Уорика, мать моя продолжала бы жить.

Стояло лето, время бездумных удовольствий, но меня повсюду сопровождала печаль — во время пикников и веселых путешествий по сельской местности, во время долгих прогулок верхом и ночей под полной луной. Эдуард даровал моему сыну Томасу Грею титул графа Хантингдона, но и это ничуть меня не обрадовало. Я ни с кем не делилась своим горем, кроме Энтони, ведь он, как и я, тоже потерял любимую мать. Впрочем, и с ним мы почти не вспоминали о ней вслух. Казалось, мы просто не можем заставить себя говорить о ней как о покойной, но и обманывать себя, делая вид, что она по-прежнему жива, тоже не можем. Я продолжала думать о том, что Георг, герцог Кларенс, родной брат моего мужа, разбил сердце моей матери, это из-за него она умерла так рано.

— Знаешь, теперь я еще сильнее ненавижу Георга Кларенса, — призналась я Энтони, когда мы скакали верхом в Кент.

Впереди нас ждал пир и целая неделя чудесных поездок по зеленым лугам и яблоневым садам. Все наши придворные прямо-таки ликовали, предвкушая эти удовольствия, и, казалось бы, я тоже должна была разделять их радость, однако моя грусть, мое неизбывное ощущение тяжкой утраты не оставляли меня, точно охотничий сокол, вцепившийся в запястье.

Одной рукой Энтони держал поводья своего коня, а второй помогал моему маленькому сыну править пони, на котором тот сидел верхом.