Белая королева - Страница 56

— Где она? — осведомилась я. — Куда он ее увез?

— Никто в Графтоне так и не понял, куда они направились, — ответил слуга. — Я чуть ли не каждого спрашивал. Явился конный отряд, они усадили вашу мать на седельную подушку позади офицера и поскакали на север. Но не сообщили, куда именно. Просто объявили, что она арестована по обвинению в колдовстве, и все.

— Я должна написать Уорику, — решительно произнесла я. — Ступай пока поешь и вели на конюшне, пусть тебе приготовят свежую лошадь. Ты должен выехать как можно скорее и мчать во весь опор. Ты готов?

— Прямо сразу и выеду.

Слуга поклонился и вышел.

Я написала Уорику, требуя немедленно освободить мою мать. Я также написала каждому из архиепископов, которым мы некогда помогли занять высокие посты, и каждому, кто, как мне казалось, мог за нас заступиться. Я написала старым друзьям моей матери и тем ее родственникам, что так и остались приверженцами дома Ланкастеров. Я написала даже Маргарите Бофор, которая, будучи все-таки наследницей Ланкастеров, имела, возможно, некоторое влияние. Затем я удалилась в королевскую часовню, опустилась на колени и всю ночь молилась, чтобы Господь не позволил этому мерзкому человеку отнять у меня мою добрую мать, которая на самом деле никакими магическими искусствами не владела и обладала лишь священным даром предвидения. Ну, может, знала кое-какие волшебные фокусы и была немного знакома с языческими обрядами, но сама предпочтения язычникам не отдавала. А на рассвете я вывела на пере горлинки имя матери и бросила это перышко плыть по течению: я хотела предупредить Мелюзину, что ее дочь попала в беду.

Затем мне пришлось долго ждать вестей. Целую неделю я пребывала в ужасе, не имея никакой информации и опасаясь самого худшего. Ко мне по-прежнему каждый день являлись «свидетели» того, что мой муж погиб. Теперь я боялась, что то же самое скажут и о моей матери, и тогда я останусь совсем одна в этом мире. Я обращалась к Господу, я нашептывала молитвы реке — ну хоть кто-то из богов должен спасти мою мать! И вот наконец выяснилось, что ее освободили. А через два дня мама и сама прибыла ко мне в Тауэр.

Я бросилась в ее объятия и расплакалась, точно десятилетняя девочка. А она обнимала меня, утешала, баюкала, словно я и впрямь снова стала ее маленькой дочкой. Когда я немного успокоилась и заглянула в любимое лицо матери, то увидела, что и у нее по щекам текут слезы.

— У меня все хорошо, — сказала она. — Уорик меня не тронул. Он меня даже не допрашивал. Да и в тюрьме продержал всего несколько дней.

— Почему же он освободил тебя? — удивилась я. — Правда, я написала ему, написала всем и каждому, я молилась — и Богу, и реке, — но все же не думала, что в сердце Уорика найдется хоть капля милосердия.

— Это все Маргарита д'Анжу! — Мать сухо усмехнулась. — Только она одна из всех женщин на свете могла приказать ему немедленно оставить меня в покое. Маргарита сделала это, едва услыхав о моем аресте. Мы ведь с ней когда-то были добрыми подругами и по-прежнему являемся родственницами. Видимо, она вспомнила, как верно я ей служила, будучи первой дамой ее двора, вот и велела Уорику немедленно меня освободить, пригрозив, что иначе она будет чрезвычайно им недовольна.

— Значит, она приказала ему отпустить тебя и он подчинился?

Я недоверчиво подняла брови.

— Ну да, — подтвердила мать. — Она ведь теперь свекровь его дочери. И разумеется, по-прежнему его королева, которой он принес клятву верности. Уорик стал союзником Маргариты, рассчитывая, что ее армия его поддержит и поможет вновь захватить власть в стране. Но ведь я-то была ее подругой еще в те времена, когда она только прибыла в Англию как невеста Генриха, я оставалась ее подругой в течение всех лет ее правления. Я ведь тоже принадлежала к дому Ланкастеров, как и все мы, пока ты не вышла замуж за Эдуарда.

— Как это хорошо со стороны Маргариты, что она спасла тебя! — заключила я.

— Это действительно война кузенов, — заметила мать. — У всех нас есть родственники и друзья по ту сторону. Все мы вынуждены сталкиваться с тем, что невольно убиваем своих же сородичей. Но порой имеет смысл проявить и милосердие. Я знаю, что говорю, да и сам Господь тому свидетель: особым милосердием Маргарита не отличается, однако по отношению ко мне его проявила.

В богато убранных покоях лондонского Тауэра я спала тревожным сном и, без конца просыпаясь, видела, как по балдахину и по моей постели бегают лунные зайчики — отражение луны в речных волнах. Я лежала на спине, чувствуя, каким большим стал ребенок у меня в животе, как он больно давит на что-то внутри. Пребывая словно между сном и бодрствованием, я вдруг ясно увидела перед собой — столь же ясно, как лунные зайчики на гобеленах, висевших по стенам, — лицо моего мужа, исхудавшее, постаревшее, низко склоненное к гриве коня, несущегося галопом. Эдуард, точно безумный, скакал куда-то сквозь ночь, и в сопровождении у него не было и дюжины человек.

Я негромко вскрикнула, перевернулась на бок и прижалась щекой к богатой вышивке наволочки. Я снова уснула, но тут же пробудилась, потому что мне опять почудился Эдуард, мчавшийся во весь опор по какой-то ночной дороге.

Но хоть это видение меня и напугало, все же я, судя по всему, не совсем проснулась, поскольку теперь мне снился сон: причал, маленький рыбачий поселок и какая-то дверь, в которую с силой барабанили Эдуард, Энтони, Уильям и Ричард. Затем они принялись что-то обсуждать с хозяином домика — похоже, хотели арендовать у него судно — и все время оглядывались на запад, явно опасаясь вражеской погони. Я отчетливо слышала, как они обещают хозяину этого жалкого суденышка все на свете, лишь бы он спустил его на воду и отвез их во Фландрию. Эдуард, скинув свой роскошный меховой плащ, предложил его в уплату за проезд. «Возьми, — сказал он. — Этот плащ стоит в два раза дороже твоей шаланды. Возьми, и я буду считать, что ты оказал мне большую услугу».